Еще не так давно Пакистан — мусульманская «Страна чистых» — состоял из двух частей, разделенных Индией. Обе части Пакистана были слабо связаны между собой. В 1971 году Восточный Пакистан отмежевался от Западного, бросив вызов Карачи. Столичный Карачи тянул экономическое одеяло на себя, а Дакке оставались бюджетные крохи.
Общность религии — ислама — до поры до времени побуждала «восточных» и «западных» дружить, так сказать, против Индии.
Но в конце концов союз распался, и Дакка была провозглашена столицей нового государства — Бангладеш — дословно «Бенгалия».
(Но это другая Бенгалия — в отличие от индуистской Бенгалии — одного из штатов Индии.)
На 1971 год в Дакке насчитывалось около 900 тысяч жителей; ныне их более 8 миллионов.

Дакка — не Мекка
По прибытии в международный аэропорт «Зия» иностранцев ждет приятный сюрприз. В то время как местный люд выворачивает чемоданы у таможенных стоек, белые пассажиры могут следовать «зеленым коридором» без досмотра. Дакка — не Мекка для туристов, поэтому власти боятся их спугнуть. Одной из беднейших стран мира нужна валюта, и приезжие тут же направляются менять деньги на «дензнаки». Местная денежная единица — така — состоит из 100 копеечных пайсов. Обменный курс устойчивый: на протяжении ряда лет за доллар дают 45 так. Бангладеш — единственная страна в мире, где все можно приобретать «за так». За пределами Бангладеш таки не ходят: их не принимают к обмену даже в соседней Индии.
В здании аэропорта на удивление пустынно и тихо. Но это спокойствие обманчивое. Охраняемые двери аэровокзала, подобно плотине, сдерживают напор масс. Рано или поздно приходится переступить эту черту, и путешественник, как щепка, втягивается в людской водоворот. Со всех сторон слышатся крики: «Такси! Такси!» Начинается битва: за поклажу клиента сражается целая толпа мальчишек-посредников. Голоногий дилер, выигравший битву, несет вещи к машине и получает от шофера бакшиш. В салоне такси есть счетчики, но водители ими не пользуются. Хозяин экипажа называет цену: 15 долларов (далее все суммы — тоже в долларах), но в конце концов соглашается на 10.Неопытный европеец доволен: удалось сбить цену. Но он не ведает того, что мальчишка-посредник, отпахав смену, садится в автобус и едет до города за 10 центов. Бывалый странник — не суетится. Не выпуская вещи из рук, он отсекает толпу посредников короткой фразой: «Три колеса!», что значит «тук-тук», или «бэби-такси». И действительно, слева от выхода выстроились в очередь трехколесные экипажи с кабинкой на двух пассажиров. Водители и здесь пытаются блефовать, но запрашиваемые суммы на порядок меньше. Стоит только произнести: «Я знаю цены!», как конкуренты начинают играть на понижение.
Сходимся на двух долларах, и вот чадящий и тарахтящий тук-тук выбирается на трассу. Теперь многое зависит от шофера: ведь он может, по душевной простоте, подъехать к сверкающему огнями «Хилтону» и сдать седока швейцару, облаченному во фрак. Помогают заторы у перекрестков. Есть время втолковать водителю, что нужен нормальный отель с нормальными ценами. А в Дакке это значит — не больше трех долларов в сутки. Можно и подстраховаться: дескать, оплата проезда — после разговора с менеджером. В Дели и Калькутте это хорошо срабатывало, разыграем и в Дакке. Дакка делится на старую и новую — центральную. Самые дешевые отели — в старой части города. Но туда лучше не соваться: иностранца, не мусульманина, могут и не принять — скажут, что мест нет.
Тут свой уклад жизни, свои традиции, и чужестранец нежелателен. А в центральной части Дакки — там, где высится главная мечеть Байтул Мукаррам, — множество нормальных гостиниц. У одной из них и останавливается наша тарахтелка. «Рамна-отель» — это то, что требовалось, и водитель получает свои деньги. Иностранные туристы здесь редкие гости, а из России — и подавно. Появление нового постояльца вызывает у коридорных большой интерес. Вместе входим в номер и начинаем обживаться. Такое впечатление, что начинается шоу, и мне в нем отведена главная роль. Толпа наблюдает, как я начинаю распаковываться. Появление каждого аксессуара — от мыльницы с обмылком до «мыльницы» с объективом — вызывает неподдельный интерес и сопровождается шумными комментариями на бенгали. Народ здесь простой, и обращаться с ним надо деликатно. Я вынимаю путевой блокнот и углубляюсь в записи. Публике становится скучно, и она постепенно исчезает за дверью. Но, как и прежде, расслабляться нельзя. Минут через пять — стук в дверь. Теперь начинается «прием по личным вопросам». Схема задушевного разговора одна и та же: как зовут? из какой страны? какие проблемы? И лишь напоследок — о главном: не надо ли обменять валюту? Так что снова приходится браться за блокнот. Наконец народ схлынул.
Самое время перекусить и прогуляться по городу. Выхожу на улицу. Тротуар занят торговцами; для пешеходов-покупателей оставлен узкий проход, где с трудом разминутся два человека. Кто-то хватает за руку — это местный пожилой горожанин, в очках, из образованных. На ломаном английском предупреждает: «Будьте осторожны, в толпе — карманники!» О прогулке нет и речи: в толпе идет борьба за каждый сантиметр пространства. Пытаюсь держаться ближе к стенам домов, но и здесь все забито торговцами с лотками. Впереди вроде бы просвет, и на метр другой можно продвинуться. Но рывок неудачен: чуть было не наступил на спящего, укрытого серыми лохмотьями. Толпа выдавливает пешеходов на проезжую часть улицы. Однако и здесь своя борьба: велорикши в несколько рядов сплошным потоком катят по улице, увертываясь от автобусов и сталкиваясь с бэби-такси и друг с другом. Есть, правда, островки безопасности — у мусорных баков. Но вскоре выясняется, что и это не так. Здесь ребятишки роются в отбросах, собирая обрывки бумаги. Это их рабочее место. За мешок макулатуры можно получить одну-две таки. С трудом увертываюсь от колеса велорикши. Не успев опомниться, чувствую толчок под ребро. Это нищий-прокаженный просит подаяние, демонстрируя свои язвы.
Пытаюсь перейти улицу, как это делают местные жители. Но еще нет навыка и можно запросто оказаться под колесами непрерывно движущихся машин и колясок. Спускаюсь в подземный переход — один из немногих в Дакке. Он устроен под оживленным перекрестком; входы-выходы на все четыре стороны. На каждой лестнице дежурят полицейские с дубинками: подземелье — криминальная зона. Карманнику, застигнутому наверху, в толпе не скрыться, и можно убежать только подземным переходом. Тут-то его и схватит страж порядка. На другой стороне улицы не свободнее, но есть надежда отыскать закусочную. Почему-то все они закрыты. Вспоминаю слова гостиничного менеджера: нынче мусульманский пост — рамадан, он окончится через два дня. Значит, придется провести весь день до вечера без горячего. К счастью, с тележек продают бананы — местную пищу для бедных, так что как-нибудь перебьемся...

Два дня пролетают быстро

Утром, еще до рассвета, с минаретов через динамики раздается оглушительный призыв муэдзина к намазу. Но сна все равно почти не было: многомиллионная Дакка, как муравейник, не затихает круглые сутки. Кольцевой дороги нет, и весь транзит идет через центр города. Пока торговцы не заняли пешеходную часть, можно пройтись по улицам. На краю тротуара — сплошная полоса укрытых на ночь лотков. У стен домов — вереница тел, лежащих прямо на земле. Это — коробейники, у них нет другого пристанища. Покинув свои деревни, они подались в столицу на отхожие промыслы и теперь проводят время близ отхожих мест. А они везде, где нет спящих и их мини-складов. Сезон дождей еще не начинался, но под ногами то и дело лужи, в которые лучше не наступать... На железнодорожном вокзале тишина: наступает «аль-фитр» — конец рамадана, и три дня подряд будет длится празднество. Отменены не только многие поезда, но и пароходные рейсы.
Так что все это время предстоит провести в Дакке. Город проснулся, и снова начинается борьба за жизненное пространство. Над улицами висит голубоватый туман — это не успевают рассеяться выхлопы автобусов, такси и тук-туков. Хуже всего приходится детям и безногим инвалидам. Они вынуждены вдыхать всю таблицу Менделеева, стелющуюся по асфальту. Но работа есть работа, и на перекрестках во время заторов идет разделение сфер влияния. Дети просят милостыню у пассажиров велорикш (дети все-таки повыше), а инвалиды на деревянных тележках «обслуживают» пассажиров низкосидящих тук-туков. Их труд особенно опасен: ведь водитель грузовика может и не заметить юркого калеку... У многих инвалидов нет ни ног, ни тележек, и такие работают артельно. Выбрав улицу поспокойнее, они сбиваются в колонну и, разбившись на тройки, нестройной процессией медленно перемещаются вдоль тротуара, опираясь на руки. Закоперщик выкрикивает начальный стих, остальные хором подхватывают заунывное песнопение. Певцы воздевают руки и культи к прохожим, взывая о милостыне. От взора путешественников не скрыты и другие шокирующие картины. Кварталы старой Дакки специализированы.
Торговые ряды мясников тянутся вдоль одной из улочек. На меня, не мигая, смотрит голова коровы, водруженная на прилавок. «Товар» выставлен на продажу только что: на землю капает кровь убиенной. Рядом мясник снимает шкуру с обезглавленной буренки. Острым ножом он начинает зачистку от ее задних копыт. Рядом — кипа заготовок будущих дубленок; здесь же, на земле, — месиво из отработанного материала. Одна из достопримечательностей старой Дакки — форт Лалбагх. Развалины его мечети даже изображены на 100-таковой купюре. Крепость нелегко отыскать в лабиринте узких улочек. Но вот, кажется, и она: массивные ворота, высокие стены. Народ проходит на ее территорию через боковую дверку — присоединяюсь к массам. Едва успеваю войти, как выясняется, что мне туда не надо. Вдоль длинного и мрачного коридора, от пола до потолка, высится железная решетка. Она отделяет заключенных от их родственников, которые, по случаю аль-фитра, допущены проведать узников городской тюрьмы. В зале свиданий стоит дикий шум. Каждая пара собеседников пытается перекричать другую. Внизу места не хватает, и зеки, словно в обезьяннике, висят на решетке в несколько ярусов. Мне навстречу идет дежурный охранник с дубинкой в руках. Нам говорить не надо, да и невозможно из-за шума. Мы поняли друг друга без слов.
Иду на выход, протискиваясь сквозь толпу стенающих женщин с узелками в руках. Значит, это не та крепость... В конце концов нахожу форт, но ворота закрыты по случаю праздника. Приходится созерцать развалины издалека, через решетку (снова решетка!), ограждающую подходы к крепости. Два дня пролетают быстро: пора продлевать срок проживания в гостинице. Утром с трудом нахожу дежурного: он сладко спит на циновке под гостиничной стойкой. Протягиваю ему таки за два дня вперед, но он таки не принимает. Оказывается, на праздничные дни гостиница закрывается, а постояльцев (в моем лице) просят уехать. Из-за одного постояльца никому не хочется дежурить и нарушать праздник. Значит, надо обойти соседние гостиницы, отсеяв отели с магометанскими названиями — «Аль-Раззак», «Аль-Разиб», «Аль-Белал» и прочими «алями». Выберем что-нибудь нейтральное, например, отель «Гарден» — «Сад». За ту же цену, что и в «Рамне», получаю здесь приют на дни аль-фитра. Это ничего, что снова визиты коридорных, снова задушевные беседы о «чейндже» и «баксах». Правда, казенного одеяла здесь не положено, и придется, лежа на топчане, укрываться портьерой. Но это все пустяки.